Над всем этим возвышался Черный Человек. И когда среди сверкающих молний смертоносной стали взгляд Турлоха ловил статую, ему казалось, что изваяние как бы выросло - стало больше, выше, словно великан, нависло над сценой битвы; что голова его терялась в дыму который собрался у потолка огромного зала; что оно, словно черное облако смерти, упивается зрелищем жалких букашек, умерщвляю друг друга у его ног. Погрузившись в эту оргию убийств, отражая удары и нападая, Турлох осознал, что такой мир был привычен Черному Человеку. Ярость кровавой сечи, насилие были его стихией. Острый запах свежепролитой крови приятно щекотал его ноздри, а желтоволосые трупы валялись у подножия, были жертвами, принесенными в его честь.

Шторм неистовой битвы сотрясал скалли. Здание превратилось в развалины, где ноги скользили в лужах пролитой крови, а тех, кто, поскользнувшись, падал, ждала смерть. Обезображенные гримасой ярое словно ухмылкой, головы скатывались по скользким плечам. Копья с шипами вырывали еще бьющееся сердце, заливая горячей кров грудь. Словно скорлупа ореха, раскалывались черепа, и их содержимое пачкало сверкающую сталь боевых топоров. Из темноты возникал нож из распоротого живота вываливались на пол дымящиеся внутренности Скрежет стали о сталь, звуки ударов сливались в оглушительную какофонию. Никто не просил пощады, никто не проявлял милосердия. Раненый викинг подмял под себя темнокожего воина и сжал мертвой хваткой шею, не обращая внимания на удары, которые тот вновь и вновь наносил ему, погружая нож в его тело.

Один из смуглых людей схватил ребенка, который воя, выбежал из внутренних покоев, и разбил ему череп о стену. Другой намотал на руку золотистые волосы норманнки и заставил встать на колени. Женщина плевала ему в лицо, пока он не перерезал ей горло. Ни единого возгласа страха, мольбы сохранить жизнь; мужчины, женщины, дети - все умирали сражаясь, с судорожным всхлипом ненависти, рычанием неутолимой ярости на устах.

И стол, на котором неподвижный как скала возвышался Черный Человек, омывали волны кровавого побоища. У ног его испускали дух, викинги и воины его племени. Сколько сцен безумия и кровавого открывалось перед твоим каменным взором за все эти годы, Черное Божество?

Плечом к плечу сражались Торфел Прекрасный и Свейн. Сакс Ательстан, золотистая борода которого словно встала дыбом в неистово упоении битвой, прислонился к стене, и с каждым взмахом его огромного двуручного топора падал замертво один из нападавших. К нему прорвался Турлох, молниеносным поворотом туловища избежав первого могучего удара. Тут проявились преимущества легкого ирландского топора: пока сакс смог вновь пустить в ход свое массивное оружие, в его тело, словно зуб кобры, впился далкассийский топор; лезвие, пробив кольчугу, рассекло ребра, - и Ательстан пошатнулся. Еще один удар, и, истекая кровью от раны в виске, он рухнул на пол.

Теперь только Свейн преграждал путь к Торфелу; Турлох, словно пантера, прыгнул вперед, но его опередили. Вождь смуглых людей тенью скользнул под просвистевший над головой меч Свейна и своим коротким клинком нанес удар снизу, под кольчугу. Турлох и Торфел стояли теперь лицом к лицу. Оставшись в одиночестве, викинг не испытывал страха - он даже засмеялся в упоении боем, нанося удар, но на лице Турлоха не было улыбки жестокой радости, он ощущал лишь неутолимую ярость, что заставила дрожать его губы и превратила глаза в горящие синим огнем раскаленные угли.

Зазвенела сталь о сталь; при первом же ударе меч Торфела сломался. Юный повелитель морей, как тигр, прыгнул на своего недруга, направив обломок клинка ему в лицо. Турлох безжалостно рассмеялся; сталь рассекла ему щеку, и в тот же миг он отсек Торфелу левую ногу. Викинг тяжело упал на пол, затем с усилием поднялся на колено; пальцы судорожно сжимали пояс в поисках кинжала. Глаза его были затуманены.

- Будь ты проклят; добей меня, - прорычал он.

Турлох засмеялся.

- Где теперь твоя слава и власть? - насмешливо произнес он. - Ты, пожелавший взять в жены, похитивший принцессу Ирландии, ты…

Неожиданно прилив ярости лишил его дыхания, и, зарычав, словно пантера, он размахнулся. Топор описал сверкающую дугу и разрубил норманна от плеча до грудины. Второй удар отсек ему голову, и, держа этот страшный трофей, Турлох приблизился к лежанке, на которой распростерлась Мойра О'Брайан. Священник приподнял ей голову и поднес кубок с вином к бескровным губам. Затуманенные серые глаза скользнули по Турлоху, но, кажется, в конце концов она узнала, его и уста ее дрогнули в улыбке.

- Мойра, частица души моей, - с трудом произнес отверженный, - ты умираешь в чужой земле. И птицы, что щебечут среди холмов Куллана, будут плакать по тебе, а вереск - вздыхать, вспоминая твою легкую поступь. Но ты не будешь забыта: за тебя кровь будет стекать с боевых топоров, за тебя пойдут ко дну корабли и будут гореть города. А чтобы твой дух не ушел неутоленным в края Тир-нан-Оге, вот он - знак свершившейся мести!

Он поднял окровавленную голову Торфела.

- Во имя Господа, сын мой, - хриплым от ужаса голосом заговорил священник, - довольно, довольно. Неужели будешь творить дикости перед лицом… - видишь, она умерла. Да простит Создатель в неизреченной милости своей ее душу, ибо хоть она и лишила себя жизни, но умерла, как жила, в невинности и чистоте.

Турлох опустил руку, голова его склонилась на грудь. Пламя безумня покинуло его, остались лишь темная грусть, чувство полной надежности и страшная усталость. В зале царила тишина. Не были слышны стоны раненых, ибо поработали ножи маленьких смуглолицых воинов, - и, кроме людей их племени, раненых не осталось. Турлох чувствовал, что оставшиеся в живых собрались вокруг статуи и теперь стоят, глядя на него своими ничего не выражающими глазами бусинами. Священник бормотал молитвы над телом девушки, перебирая четки. Пламя охватило стену скалли, но никому до этого деда не было. Затем из груды трупов поднялось чье-то гигантское тело и, шатаясь, выпрямилось. Ательстан, не Замеченный теми, кто добивал раненых, оперся о стену и остекленевшими глазами огляделся вокруг. Кровь лилась из раны в боку и глубокого пореза на голове, где задел его топор Турлоха.

Ирландец подошел к нему.

- Я не держу зла на тебя, сакс, - медленно произнес он, - но пролитая кровь требует крови - ты должен умереть.

Ательстан безмолвно посмотрел на него. Выражение его больших серых глаз было серьезным, но в них не было страха. Он тоже был варваром, - в нем было больше от язычника, чем от христианина, - он знал, что такое право кровной мести. Но, когда Турлох занес для удара топор, сакса заслонил священник; его тонкие руки были простерты к Турлоху, глаза возбужденно горели.

- Довольно, остановись? Именем Господа приказываю тебе! Силы небесные, разве недостаточно крови было пролито в эту страшную ночь: Во имя Всевышнего, отдай мне его.

Турлох опустил оружие.

- Он твой; не из-за твоих призывов или проклятий и не из-за твоей веры, но из-за того, что ты был стоек и сделал все, что мог, для Мойры.

Мягкое прикосновение к руке заставило Турлоха обернуться. Вождь незнакомого племени глядел на него бесстрастными глазами.

- Кто ты? - спросил безучастно ирландец. Ему было все равно он чувствовал лишь усталость.

- Друг Черного Человека, я - Брогар, вождь пиктов.

- Почему ты так называешь меня? - спросил Турлох.

- Он плыл с тобой на носу твоей лодки и довел до Хельни сквозь дождь и снег. Он спас твою жизнь, сломав огромный меч Датчанина.

Турлох бросил взгляд на погруженное в мрачные думы изваяние.

В его странных каменных глазницах, казалось, светится человеческий или сверхчеловеческий разум. Случайно ли Тостиг задел статую, готовясь нанести смертельный удар?

- Что это такое? 0 спросил ирландец.

- Это единственный бог, что остался у нас, - мрачно ответил его собеседник. - Изваяние величайшего из наших королей, Брана Мак-Морна, который собрал разрозненные, слабые пиктские племена в единую могучую нацию, оттеснил северян и бриттов и разгромил римские легионы много столетий назад. Придворный маг создал эту статую, когда Морн был еще жив и правил нами. А когда он пал в последней великой битве, его дух вошел в изваяние. Это наш бог.